Учусь на ошибках

— В интернете против вас продолжается массированная атака. Большинство опрошенных нами экспертов сходятся во мнении, что это происки политиков. По-вашему, чем вы их уже успели достать, что они до сих пор не отзывают своих ботов?  

— Я не знаю, кто такие боты, я не читаю интернет. Из всего того, о чём вы спросили, я могу рассуждать лишь о том, выгодна ли я сейчас власти. Не уверена. Но я работаю. Собаки лают — караван идёт.

— Разве я их ещё не сделала? Буду, как и прежде, работать, ошибаться, учиться на своих ошибках и достижениях. Сейчас учусь делать меньше ошибок. В ближайшее время приступаю к работе над законопроектами относительно тюрем, пенитенциарной системы. Я, кстати, с трудом это слово выучила. Но я тщательно и скрупулезно стараюсь разбираться во всём. Там есть над чем работать, объём материалов большой.

Но когда, наконец, ажиотаж вокруг моей персоны поутихнет и я перестану тратить время на беседы с журналистами, то полностью погружусь в работу. Она действительно забирает уйму времени, и я не успеваю вычитывать законопроекты, вникать, писать, разбираться в чём-то новом. Поэтому жду, что все вокруг успокоятся. Хочу с головой погрузиться в работу.

— Вы говорите о совершённых ошибках. А какие шаги считаете ошибочными?

— В полной мере ошибками свои просчеты я не считаю, поскольку все шаги делаю от души, с открытым сердцем, искренне. И я готова защитить каждое сказанное слово, каждое своё действие. Если где-то в чём-то я ещё не до конца разобралась — я разберусь.

Самая распространённая ошибка заключается, наверное, в том, что я говорю, подразумевая одно, а люди какой-то другой смысл вкладывают. А это значит, что я не нашла подходящих слов, чтобы донести свою мысль, чтобы те, которых вы называете ботами, какая-нибудь российская пропаганда, не смогли бы использовать против меня мной же сказанное — перекрутить, переиначить смысл услышанного. Для себя я ставлю задачу научиться говорить настолько чётко, чтобы минимизировать любые возможности искажения моих слов.

— А что можете ответить тем, кто говорит о вашем психическом нездоровье. Например, о том, что вы переживаете посттравматический синдром?

— Я готова вместе с теми, кто сомневается, пройти медкомиссию, пусть врачи нам всем поставят диагноз. Я проходила комиссию каждый год, ведь я же военный лётчик! Я бы не была допущена к работе, если бы у меня было что-то не так с головой. Я даже проходила психиатрическую экспертизу — и не где-нибудь, а в России, в Институте Сербского, специалисты которого также признали, что я нормальная.

Пробудить сознание

— Анонсированные вами переговоры с Захарченко, Плотницким вызвали шквал критики. Говорили, что они кремлёвские марионетки и самостоятельных решений не принимают. Если смотреть на вещи под таким углом зрения, чего вы хотите от них добиться?

— Я вот что думаю: ведь Захарченко и Плотницкий — они тоже украинцы. Может, по этой причине их кто-то там и назначил руководить этими территориями, есть такая практика. То есть они украинцы, а не малороссы, как их унизительно называют в России, не путинские марионетки.

Если кому-то не больно от того, что убивают украинцев, и многим диванным войскам Майдана и АТО просто хочется обсуждать это, лежа на диване, то пусть так и делают. А я буду действовать. И если завтра на месте парней или меня в плену окажетесь вы, он [указывает на нашего фотографа], ещё какой-нибудь журналист, то вы поймёте, о чём я говорила.

— Некоторое время назад вы были против Минских соглашений, теперь выступаете за них. Что повлияло на изменение вашего видения?

— Любые методы хороши, если в результате удалось договориться о прекращении огня. Да, эти договорённости предварительные, существует масса нюансов, которые впоследствии решаются, меняются. Но важно то, что остановили огонь.

Минус Минских соглашений в том, что на последующих этапах они потеряют свою эффективность. Это случится в будущем, вот и всё. Пока же нужно добиваться их выполнения. А в будущем будем делать что-то дополнительно, помимо соглашений.

— Знаете, как говорят, земля квадратная — за углом встретимся. Я совершенно не против встречи с ним. Будет, о чём пообщаться. Причем неважно, где это произойдёт, — на территории свободной Украины или на территории свободной России. Понимаете, о чём я?

— Существует мнение, что вас должны были освободить ещё 23 марта. Действительно были какие-то к этому предпосылки или это лишь домыслы?

— Я не могу подтвердить, была ли в действительности такая возможность, но мне так тоже говорили. Были такие слухи. А вот подтверждений получить не удалось.

Я прекрасно знаю, что собой представляют операции по освобождению заложников. Это всегда очень шаткие договорённости, поскольку что-то переносится, что-то откладывается, что-то могло не срастись, — это всё обычный процесс, но главное  — это результат, и главное достичь его как можно быстрее. Так что я думаю: между 23 марта и той датой, когда меня освободили, не такая уж и большая разница. Потому что, если говорить по существу, меня должны были освободить, как только привезли в Россию. А всё остальное — это мелочи.

— Да, поддерживаю. Мы планировали вместе работать в определённых сферах. На этой неделе мы с ними встретимся и посмотрим, будем ли сотрудничать в дальнейшем и в каком формате. Я им очень благодарна за себя, за то, что они сейчас борются за украинцев, которые там остались, а также за всех политзаключённых России. Из-за всего этого у меня априори не могут быть плохие отношения с адвокатами.

— Многие ожидали, что вы после 709 дней пребывания в тюрьме возьмёте тайм-аут.

— Люди даже дни посчитали! Спасибо, буду знать теперь, я, если честно, не считала.

— Что говорят близкие о вашем отдыхе?

— Мне все говорят, что нужно отдохнуть. Близкие делают это искренне, потому что они настроены на то, чтобы меня защищать, отгораживать от других, охранять мой покой — лишь бы не дёргали. А каждый человек, который за меня болел, пока я была в тюрьме, рассуждает примерно так: «Тебе очень нужно отдохнуть, но сначала реши мой вопрос».

И таких вопросов бесконечное множество, и я понимаю, что при подобном темпе я отдохну когда-нибудь потом… очень нескоро… (смеется) на том свете... Ну и нестрашно — раз пока никак не получается, значит, надо работать. И ещё я рассчитываю на передышку сразу после того, как начнутся каникулы в Раде [с 17 июня]. Всем, кто волнуется за меня, хочу сообщить: я непременно этим законным отпуском воспользуюсь и действительно отдохну.

— Вам выплатили зарплату или отпускные за время отсутствия в Раде?

— Ну с какой радости мне должны платить? Я не приходила на работу, меня не было. Я числилась, конечно, шёл стаж (смеется)… Сидение в тюрьме для Верховной Рады, как я поняла, — это вообще обычное явление. Но зарплату я не получала.

Однако всем депутатам выплачивают средства для работы с избирателями. По 6 тыс. грн или уже по 17 сейчас — я так и не разобралась ещё толком, извините. И здесь от моего имени работала команда, они ездили, проводили какие-то акции, закупали канцелярию, чтобы отвечать людям на их обращения, помогали им решать проблемы. Эти деньги по доверенности получала моя сестра и направляла их на всё то, о чём я вам рассказала. А свою первую зарплату я получу в конце текущего месяца, я даже ещё не знаю, сколько.

Искренность не запланируешь

— Как у вас сейчас складываются отношения с Юлией Владимировной? Не раз уже приходилось слышать, что Тимошенко теперь видит в вас конкурента…

— У нас прекрасные деловые отношения! Великолепные! Мы с ней не так часто видимся, поскольку обе заняты и много работаем. Но всё время наших встреч мы посвящаем деловым конструктивным беседам.

— Меня все журналисты спрашивают о каком-то букете. Но букета не было. Она мне протянула руку, я пожала её — всё. Она спросила, можно ли меня обнять, но я извинилась и объяснила, что сейчас, пока я только вышла из тюрьмы, лучше от этого воздержаться.

И она меня прекрасно поняла, поскольку не понаслышке сама понимает, что значит, находиться за решёткой, как себя после этого ощущаешь, особенно в первое время. Поэтому она очень добродушно мне ответила — встретимся на работе, поработаем во фракции. Кто и зачем нарисовал этот букет, я не понимаю? И, конечно, ни за что она на меня не обижается, а я на неё тем паче.

— В первый день вашей работы в Раде вы общались с Мустафой Джемилевым. Он давал вам какие-то советы?

— Да. Этот человек — диссидент, я его очень уважаю. Он прошёл через такое огромное количество сложностей, через такие тяжёлые жизненные испытания, что нам и не снилось. Но он всегда жил ради борьбы за свои идеалы, никогда не изменял себе, своим принципам, своему народу. И он продолжает эту борьбу, невзирая на немолодой возраст.

Мне приятно общаться с этим человеком, я бы хотела видеться и говорить с ним как можно чаще, но пока работа не позволяет. Но я не сомневаюсь, что та наша встреча была не последней и мы часто будем обмениваться мнениями.

— Он, возможно, давал вам какие-нибудь конструктивные советы по адаптации или делился опытом борьбы?

— Пока у нас был лишь короткий разговор. Мы разговаривали на более общие жизненные темы. Я с радостью жду советов от такого человека, как он.

— То есть вы ему на сто процентов доверяете? Есть ли ещё в Раде люди, которым вы доверяли бы настолько же полно?

— Именно на все сто — нет, и не может быть никогда. Дело в том, что Рада — это политика, а в политике всё совсем не так, как в обычной жизни, политика — нечто совершенно иное. Обычные человеческие принципы — держать слово, быть верным в дружбе, говорить правду — здесь, как мне кажется, не действуют.

Я пока не научилась разбираться в политике, поэтому тем более никому не могу полностью доверять. Вот на войне всё иначе — там жизненно важно доверять товарищу. И каждый верит, что товарищ прикроет спину в бою, подставит плечо, если ты упал. 

Иной раз кажется, что у политиков, никому не доверяющих, находящихся в постоянной конкуренции друг с другом, состояние куда более стрессовое, чем у солдата

Поэтому иной раз кажется, что у политиков, никому не доверяющих, находящихся в постоянной конкуренции друг с другом, состояние куда более стрессовое, чем у солдата. Если в политике присутствует хотя бы небольшая степень доверия, уже можно работать.

— А вне Рады кому доверяете?

— Конечно же, моей семье. Я абсолютно доверяю своей сестре. Что бы она ни сделала, я буду ей верить, потому что это мой человек в самом прямом смысле слова. И я знаю, что даже если она ошибётся, то не со зла, ненамеренно. И даже если это мне навредит, я никогда не буду держать на неё зла.

— Хватит ли у вас сил, чтобы сохранить свою независимость и самостоятельность в политике?

— Хватит. Никогда, абсолютно никогда прогибаться под кого-либо не стану.

— Некоторые политологи и тем более простые люди возлагают на вас большие надежды и даже считают, что вы можете стать той личностью, которая не на словах, а на деле изменит Украину. У вас есть своеобразный план по разрушению той самой системы?

— Заявление серьёзное, особенно когда слышишь его от политологов. Пусть также подключатся астрологи, гадалки и обрисуют в полной мере картину моего будущего.

Необходимо, чтобы все поняли одну вещь — даже если что-то начертано судьбой, подкреплено историческими фактами или политологическими исследованиями, то всё равно всё это происходит само собой, спонтанно, а не по плану. Искренность невозможно запланировать. Если этому суждено свершиться, оно свершиться.

Думаю ли я об этом? Если я буду целенаправленно думать о том, как разрушить систему, разрушить то, что сейчас есть в Украине, то тогда я не буду той личностью, которая сможет добиться улучшения в стране. Всё происходит экспромтом. Экспромтом!

— Есть ещё один прогноз — вам предрекают будущее политического тирана, который сможет выбить стулья из-под политиков, сидящих в стране при разных режимах. Вы согласны с такой интерпретацией?

— А почему тирана? Если выбить кресло из-под нехорошего человека, это не тиран, это казак. Казаки у нас так делали! Я буду делать всё, чтобы Украина жила. Кто и что будет мешать, с тем и будем бороться. А какими методами бороться — посмотрим по ситуации. 

Алиса Светлакова, "Корреспондент"